Главная / Статьи / Воспитание и развитие / Ребенок и бабушки. Ребенок и дедушки / Воспоминания о бабушке и дедушке / О бабушке
О бабушке
О бабушке
Когда везшая нас линейка подъехала к дому, стоявшему на горке, когда мы открыли зелёную калитку высоких ворот с выложенными на кирпичной арке цифрами 1902 г., мы попали в тихое царство зелёных вишнёвых деревьев, казавшихся лиловыми от ягод, плотно усеявших гибкие ветви. Всё вокруг было заполнено сладкой негой, дрёмой и тенями, пересекавшими двор.Когда - то давно, когда моя мама была маленькой девочкой, по стенам высокого дома, выходившего в сад, вились, достигая конька крыши, розы. В настоявшемся воздухе летнего сада пахло жасмином. За рядом вишнёвых деревьев теснились райские яблочки, из которых бабушка варила особое ароматное варенье; кусты трёхметровых бульдонежей с белыми громадными шарами соцветий; персиковое дерево и громадный куст фиолетовой китайской розы (гибискуса). За поворотом дома росла жимолость, по стене вился виноград с поэтичным именем «Изабелла». Над двором и садом простирало свои ветви гигантское ореховое дерево.
Осенью при малейших порывах ветра оно теряло свои плоды, которые устилали землю в виде зелёно - коричневых разломавшихся на секторы оболочек, в центре которых лежали розово - бежевые костяные плоды. В то время от возни с ореховыми обвёртками руки обитателей нашего дома принимали тёмно-коричневую окраску.
Папа открыл тяжелую дверь, ведшую на внутреннюю лестницу, по которой мы стали подниматься на застеклённую галерею. В конце лестницы нас ждала бабушка, принявшая меня в свои объятия. Рядом, у её ног стояли чёрный Шарик и такой же чёрный кот Петька. Шарик приветливо махал хвостом, похожим на большой веер. Из галереи открывался вид на величественный Казбек, Столовую гору и на центральную часть Кавказского горного хребта.
Поездки к бабушке были для меня праздником - они таили множество новых сведений, где на первое место выступали сказки. Бабушка знала их великое множество. Здесь были шедевры Андерсена и Братьев Гримм, русские народные и сказки народов мира. Не бабушка ли зародила страсть к собиранию сказок у моей мамы? Правда, сказочные книжки собирались с большим трудом - в доступный моим родителям магазин со странным названием Когиз они поступали редко, и мгновенно раскупались
Но ещё интереснее были сказки, авторство которых принадлежало самой бабушке. Это были восхитительные рассказы о животных, которых бабушка наделяла человеческим умом и речью. Когда на послевоенные экраны нашей страны вышли «Белоснежка и семь гномов» и «Бомби», я не удивилась прелестной мультипликации - именно такими я и представляла себе бабушкиных героев. Бабушка рассказала мне о них раньше Диснея. </span>
В свою очередь, бабушка была моим терпеливым слушателем. Я рассказывала ей о проделках Лаппу и событиях в нашем городке. Однажды я взобралась на спинку бабушкиной железной кровати с продавленной сеткой. Рядом, в углу висели иконы без окладов. Серебряные оклады в годы НЭПА (ещё одна таинственная и непонятная аббревиатура моего детства) были отнесены в Торгсины - загадочные образования, в которые стекались семейные реликвии.
- Спустись немедленно, ты можешь упасть, - сказала мне бабушка, сидевшая у плиты и чистившая картофель.- Не волнуйся, бабушка, - успокоила её я - Я крепко держусь. И потом, мне очень нужна трибуна!
О трибунах я была осведомлена с раннего своего возраста. Свободных от работы строителей и их жен настойчиво приглашали посетить очередное «мероприятие», которое организовывалось в клубе строительства, куда приезжали пропагандисты нового образа жизни. Дети, в том числе и я, сидели на первых местах, нередко мешая свой вознёй сердитым дядям на трибуне. Трибуна находилась на возвышении на сцене. В бабушкином доме самым высоким и доступным мне местом была спинка кровати.
Я, пользуясь своей способностью легко запоминать тексты, изложила бабушке доклад заезжего атеиста, который грозным голосом требовал от присутствующих отказаться от религии и икон и спалить последние на костре.
- Все иконы следует сжечь! Религия - это опиум для народа! - закончила я свой доклад- Тогда вместе с моими иконами сожги и свою бабушку, - подала голос мать моей матери и бросила в чугунок очередную картофелину.
Я замерла.… Как это, сжечь бабушку? Я сползла на пол и кинулась к ней. Я обнимала её едва начавшую седеть голову и уверяла, что она права, что сжигать иконы с прелестным младенцем никак нельзя. Бабушка мне поверила. Не тогда ли родилась моя неприязнь ко всякого рода собраниям и демонстрациям, которыми была переполнена вся моя последующая жизнь? Почему мне так неприятны мои сверстницы с плакатами в защиту «правых сил», что-то выкрикивающие в телевизионный экран? Неужели они так ничего не поняли? Или они продолжают притворяться?
Мои представления о Боге и религии основывались на уважении к бабушке, которая верила в Бога искренне, но ходила в церковь довольно редко потому, что в начале тридцатых годов все церкви и два собора в нашем небольшом и красивом городе (только православных церквей во Владикавказе насчитывалось 24) были уничтожены. Некоторое время и недолго просуществовала кладбищенская церковь, расположенная недалеко от нашего дома. Там были похоронены наши близкие. Один раз на Пасху я побывала в ней вместе с бабушкой. Помню, когда служба закончилась, и мы стали выходить, держа в руках зажженные свечи, нас встретила толпа размалёванных звероподобных существ в вывороченных тулупах, с рогами и привязанными хвостами. Потрясая настоящими вилами, они кривлялись и орали, глумясь, задували свечи в руках богомольных старушек и детей. Другой взрослой публики в храме не было. Страх за последствия был силён: за посещение церкви можно было лишиться работы.
- Комсомольцы! - ахнула толпа и стала разбегаться в разные стороны. Я испугалась, но не заплакала, как это делали другие ребятишки, хватавшиеся за юбки женщин. Бабушка, крепко стиснув мою ладонь, побежала со мной в боковую аллею, подальше от орущих борцов с религией. Помню, как рядом с нами плакал маленький мальчик, которому «черти» задули огонёк свечки. Бабушка зажгла его свечу о мою, продолжавшую гореть. Мы быстро шли по боковой аллее, и нас не догнали. Все тайны кладбища были бабушке знакомы: здесь покоились двое её сыновей. Я помню, как позже, уже дома бабушка, оскорблённая в своих религиозных чувствах, плакала.
- Козломозы, - сказал с негодованием дедушка.Эта сцена так запечатлелась в моём сознании, что позже, в шестом классе я не захотела вступать в комсомол. Мои родители меня не отговаривали и, кажется, удовлетворились моим молчанием на эту тему. Им явно было не до этого - в первые послевоенные годы они были заняты проблемами нашего выживания. Впрочем, и в школе к этому отнеслись с явным безразличием. Только перед выпускными экзаменами я с моей подругой Ией заявление о приёме в комсомол подали. Мы боялись, что без комсомольского билета нас могут не принять в институт. Приём в коммунистический союз молодёжи осуществлялся в районном его комитете. Ию пропустили без вопросов, а меня стали расспрашивать, явно проявляя интерес к моей особе. Я помню, как накануне читала устав комсомола и отвечала «без сучка и задоринки». Мои ответы так понравились худенькому кудрявому председателю комиссии, что он «на засыпку», обратился ко мне с каверзным вопросом:
- Знаешь ли ты что-либо о бизонии?
Я увидела недоумение в глазах двух других членов комиссии, сельских парней, которые явно мне сочувствовали. Несомненно, этого вопроса они и сами не знали, и обрадовались, когда я ответила. Председатель комиссии посмотрел на меня с явным уважением. Его паства, школьники шестых - седьмых классов, ещё не достигла такого «уровня» интеллекта. Сведения о бизонии (две зоны послевоенного разделения Германии или Берлина?) были получены мною из рекомендованного отцом для прочтения последнего номера «Правды», который, вероятнее всего, читал и мой строгий экзаменатор. Главный комсомолец меня запомнил и всегда при встрече, когда мы оба были уже пожилыми людьми, радостно, как знакомую, приветствовал.
Храм на старинном владикавказском кладбище тоже снесли, все памятники увезли или уничтожили. Могилы сравняли с землёй. В начале весны 1939 года нас, первоклашек, привела сюда на прогулку наша старенькая учительница. От храма остался только развороченный фундамент. На месте бывших и теперь уничтоженных могил то там, то здесь росли барвинки или вылезали из земли белые и желтые нарциссы. Рвать их Евдокия Васильевна не разрешила, сказав, что это «цветы мёртвых». Я отправилась в сторону, где покоились оба моих дяди, умершие в детстве. Там теперь лежал большой камень. Потом исчез и он. А кладбище разровняли и назвали комсомольским парком. Теперешние горожане не знают, что, гуляя по широким дорожкам роскошного зелёного массива, они ходят по чьим - то могилам. А меня учили, что наступать на могилы грешно. Точно также, но много позже, варвары сравняли с землёй могилы моих деда и бабушки, тех самых о которых я пишу. Уничтожили кресты и надгробья, не дав ни одного сообщения в местной газете. Я потом много лет продолжала ходить в этот новый «парк», принося букетики цветов и укладывая их на предполагаемые мною места захоронения.
Мои детские религиозные познания ограничивались представлениями о моём крещении, что я воспринимала как само собой разумеющееся. У мамы хранился мой серебряный крестильный крестик, принадлежавший в прошлом моей прабабке Марфе Васильевне Фроловой, дочери героя Кавказской войны, родившейся в 1864 году. Носить его я не решалась из-за страха осмеяния и угрозы потери.
Я появилась на свет горячим летом 1930 года в родильном отделении городской больницы. На рассвете с первым трамваем в больницу приехала моя бабушка. Тени высоких деревьев больничного сада пересекали дорожку, по которой бабушка, Екатерина Дмитриевна Семёнова - Карпушина (мне всегда очень нравилось сочетание её имени и отчества), направилась к красному кирпичному зданию в стиле модерн. По широкой бело - каменной лестнице она проследовала в приёмную комнату, где от дежурной акушерки узнала о моём появлении на свет. Акушерка была так любезна, что вынесла в приёмную человеческую личинку в застиранной, но стерильной пелёнке. Бабушка удивилась моим незначительным размерам, хотя опыт обращения с этим предметом имела большой. Она сама была виновницей появления на свет шестерых подобных существ.
Я мирно спала. Или находилась в состоянии перенесённого родильного шока? Бедному малышу, только что преодолевшему четыре пресловутых акушерских поворота не до приёма гостей. О поворотах я узнала через два десятка лет, изучая в этом же павильоне акушерство. Вот почему я так хорошо помню широченные коридоры и высокие окна здания, построенного в начале двадцатого века при участии одного из Великих князей. Я даже могу себе представить, как моя бабушка разглядывала меня в комнате, где солнечные лучи высвечивали металлические инструменты в стеклянном шкафчике. Рассказывая мне о первых минутах нашего знакомства, она заметила, что я неожиданно открыла глаза и уставилась на неё. Я не очень - то верю, что младенец, потрясённый обилием впечатлений обрушившихся на него в первые часы существования, может концентрировать зрение. Но, признаться, очень приятно сознавать некоторое своё отличие от других. С той минуты, когда мы впервые встретились с бабушкой глазами, её образ накрепко впечатался в матрицы моего мозга.
Тайное моё крещение сорокапятилетняя бабушка организовала вместе со своей младшей сестрой Ольгой в старинном войсковом Спасо-Преображенском соборе, построенном по велению Екатерины Второй. Здесь с конца восемнадцатого века молились солдаты и казаки, принимавшие участие в кавказских войнах. Ольга стала моей крёстной матерью, а «отцом» - родной двенадцатилетний дядюшка Володя. Родители мои при этом событии не присутствовали - отец мог лишиться работы.
Летним июльским вечером, когда улицы города погрузились во тьму, из ворот нашего дома вышли две женщины и мальчик. Собор располагался поблизости, и скоро моя будущая крёстная мать постучала в окно маленького домика, где жил священник. Нас уже ждали: из двери выскользнула женщина с большим чайником и, махнув рукой, приглашая следовать за нею, повела к боковой двери собора. Она постучала условленным ритмом, и мы оказались в одном из боковых приделов. Там уже стояла приготовленная купель. Единственная свеча освещала пространство церкви, где и произошел православный обряд. Никаких записей о нём не сохранилось - через год церковь была уничтожена, Были снесены и все памятники небольшого кладбища вокруг. Там когда - то хоронили известных горожан.
Я представляю себе, как возвращались мои родные домой. Высоко в небе светила луна, освещая силуэты горных вершин. В лунном свете отраженными бликами сверкала белая шапка Казбека. Совсем недалеко шумел Терек. Лаяли собаки… Эту же картину видел и описал великий наш драматург А.Островский, посетивший Владикавказ в позапрошлом веке.
Бабушка моя родилась в 1885 году в семье скотовода - тавричанина, украинца, перебравшегося из Крыма на Кавказ и ставшего весьма успешным купцом, продававшим овечью шерсть в Англию. Вернее было бы именовать его предпринимателем - он сам вместе с пастухами перегонял овец из Ставрополья на заливные луга Прикаспия где - то в районе Кизляра. Бабушка рассказывала, что однажды во время такого перегона он сломал ногу. Помог старый кумык, который обвернул ногу своего пациента в шкуру только что освежеванного ягнёнка. Шкура скоро ссохлась и превратилась в своеобразную шину. Перелом великолепно сросся. А благодарный пациент отблагодарил врача несколькими овцами из своего стада.
Мой прадед одним из первых на Кавказе организовал мытьё овечьей шерсти, и эта чистая и очень тонкая шерсть элитных кабардинских овец пользовалась большим спросом. Если бы не его ранняя смерть, он, несомненно, стал бы одним из значительных кавказских предпринимателей.
Моя бабушка очень рано вышла замуж за блистательного петербургского артиллерийского офицера, приехавшего на Кавказ, где они и обосновали своё гнездо в доме «на горке» во Владикавказе.
Бабушка много и охотно читала, хотя образование имела начальное. Ей были знакомы многие события давней истории, как и события недавнего прошлого, например, дело Дрейфуса и дело Андрюши Ющинского (приписываемый ему ритуальный характер убийства бабушка с негодованием отвергала). Знала она и о расстреле царской семьи. Я думаю, что советские граждане из «бывших» передавали эти сведения из уст в уста. Я, как и бабушка сочувствовала маленькому наследнику, расстрелянному вместе с семьёй. Его портрет был мне знаком, как и портрет Николая Второго, и портреты участников антигерманской коалиции Первой мировой войны: и английского короля Георга Пятого, и президента Франции Армана Пуанкаре, греческого царя Петра и бельгийского принца Альберта. Все они были изображены на Похвальных листах моего отца, одного из первых учеников Ставропольской мужской классической гимназии. Сейчас они украшают стены квартиры моей дочери.Бабушка была изумительным дизайнером цветочного направления. Более изящных букетов, чем те, которые были собраны её руками, я не видела. Однако использовалась эта кавказская «икебана» не в целях украшения нашего скромного быта. Весной и летом, ранним утром каждого воскресения бабушка укладывала свои букеты в холщовую сумку, и уходила на маленький базарчик за Тереком, именовавшимся «Вторницким». Там она становилась в ряд с другими торговками цветами. Её букеты шли нарасхват. На вырученные деньги она покупала то десяток яиц, то кусочек масла или банку «мацони» - кислого молока - дополнение к скудному рациону тех лет.
Иногда, отправляясь за хлебом, бабушка брала меня с собой. Сначала мы спускались до Терека по улицам, одна из которых первоначально обозначалась как Малорождественская, а позже получившая имя одного из убийц царской семьи Войкова. А потом наш путь следовал по Армянской (прежде носившей имя участника Кавказской войны генерала барона Вревского), заканчивавшейся у обрыва, под которым бушевал Терек. Через бурные потоки реки был проложен привезённый из Англии первый в России металлический (чугунный) мост. Рядом на небольшой площади располагалась пекарня. В её помещение надо было спускаться по крутой лестнице. От хлеба ручной выделки упоительно пахло. Хлебный запах распространялся не только на всю площадь, но и на соседние улицы. Мне тогда казалось, что нет ничего вкуснее горячего ржаного хлеба, запиваемого молоком. Настоящим, натуральным молоком, разносимым по улицам молочницами. Правда, такие радости длились не долго и скоро сменились многочасовыми очередями за хлебными заводскими кирпичиками, быстро черствеющими из-за примесей в них кукурузной муки. Исчезли и молочницы.Наше путешествие за хлебом было привлекательным ещё и по причине располагавшегося на площади удивительного квартала ремесленников. От постоянного постукивания молоточков по металлу, из которого мастеровые из Дагестана делали посуду, над площадью целый день стоял звон. Тут же в маленьких лавочках торговали медными котлами и котелками, высокими кувшинами - кумганами, инкрустированными блюдами и пр. Кубачинцы выставляли на показ изумительную посуду, кубки, графины с чернением. Дагестанские женщины расписывали глиняную посуду, которую тут же и обжигали в небольших печах. Всё это кустарное производство через несколько лет пропало, но я успела полюбоваться на искусство кавказских ремесленников и художников.
Более всего бабушка запомнилась мне как защитница всех униженных и оскорблённых. В нашем доме постоянно кого-нибудь лечили. В саду, во дворе или чаще на веранде постоянно обитали облезшие кошки и собаки с повреждёнными конечностями и хвостами, привязанными к обломкам моих школьных линеек, используемых бабушкой как шины. А однажды я увидела бабушку с живой мышью в мышеловке. На расстоянии трёх кварталов от нашего дома бабушка выпустила наглую мышь, не дававшую никому покоя попытками прогрызть половицу под печью.Источник: http://oblachko-80.livejournal.com/36136.html
Нам очень важно знать Ваше мнение. Пожалуйста, напишите что вы думаете об этом.
TopТеги: бабушка воспоминания о бабушке
Последние Комментарии