Главная / Статьи / Психология материнства / Воспоминания о маме / Воспоминания писательницы Екатерины Вощининой о бабушке, маме и няне
Воспоминания писательницы Екатерины Вощининой о бабушке, маме и няне
О Бабушке, Маме и няне (Отрывочные воспоминания)
«Человек умер, но его отношение к миру продолжает действовать на людей даже не так, как при его жизни, а в огромное число раз сильнее, и действие это по мере разумности увеличивается и растёт, как живое» Л.Толстой
Моя длинная-предлинная жизнь (я родилась в 1909 году) протекала до текущего 2006 года в постоянной любви к близким. Эта любовь с малых лет была разнохарактерна. К одному человеку она искрилась нежностью и трепетным страхом за его жизнь и душевный покой. Такова была моя любовь к брату Алексею Ильичу Вощинину (страх не без основания - он не дожил до старческих лет). К концу его деятельной и плодотворной жизни я прониклась к нему и глубоким уважением.
Иной была моя любовь к Бабушке: она основывалась на глубоком почтении, порой восхищении её глубоким умом, острой речью, с юмором, увлечённостью до самозабвения ответственной работой (была начальницей основанной в провинции гимназией) и любовью к людям. К концу её жизни с ней у меня был полный душевный контакт.
Иной раз моё чувство переходило в восхищение и в зрелом возрасте в потребность контакта письменного или личного во время отпуска. То был дядя (он жил в Москве), брат Папы, Пётр Константинович Вощинин, называемый Дядиком.
Моё чувство к Папе, Илье Константиновичу Вощинину, скончавшемуся в 1912г., когда мне было три года, основано на рассказах близких, исполненных обожания и восхищения, и не приобрело для меня конкретной формы. Лишь многочисленные фотографии (в ту пору полагалось быть без улыбки, с глубоким взором, как говорили тёмно-голубых глаз, передают и глубину мысли, и бесконечную доброту, но порой и грусть (болел смолоду туберкулёзом).
Вспомнила рассказ Дядика. Няня шла с Ильюшей по улице Вильно, прохожие женщины останавливались поболтать, одновременно говоря, завидя маленького рядом «Какой красивый мальчик!». И вдруг Ильюша добавляет равнодушныM голосом, повторяя надоевшую ему реплику: «А глаза-то, глаза-то какие!».
Моё чувство к Маме было всю жизнь сложно. Лишь в зрелом возрасте поняла её душу, вобравшую в себя две силы, по-видимому, очень различные, порой противоположные, окрашивающие её реакции на события - в ней была русская кровь от матери, и английская от отца. И последняя, подкреплённая суровым детством в Смольном институте, проявлялась всегда сильнее, что моя размазанная русская душа не воспринимала. (С детства, как ушат воды, полоснёт на мою восторженность английский холод. Играем с братом увлечённо - солдатики плюс куклы. Слышу, пришла Мама. Бросаюсь к ней, горячо рассказываю об интересной игре. И вдруг, в ответ: «Во-первых, поздоровай ся. Почему у тебя грязные руки? Не на ковре играете? Причешись!». И ещё что-то, переходя на французский... Всё... иду понуро...)
Только прожив жизнь, я поняла, что как раз заложенное суровостью института и поддержанное английской выдержкой помогло Маме пережить невероятные трудности, выпавшие на её долю.
Как же складывалась мамина жизнь?
Родилась она в Кронштадте, где служил её отец - капитан первого ранга ПЛатон Романович Бойль. Он и мать (из коренной русской семьи Грязновых) её очень баловали. Русский уклад дома и религиозное воспитание (её крестил Батюшка Иоанн Кронштадский, подружившийся с семьёй Бойлей), плюс ласковое руководство няни (о ней ниже) никаким образом не подготовили маленькую Наташу к строгости Смольного института, куда её отдали шести лет.
Надо сказать, что Смольный институт обрабатывал воспитанниц достаточно сурово. Сколько слёз видел дортуар седьмого класса (счёт классов шёл в обратном порядке)! Домашняя обстановка в семье не была ориентирована на подготовку к этой суровости. Отец, бывая дома лишь в перерывы между дальними плаваниями по морям-океанам, баловал обожаемую дочь подарками из заграницы и не отходил от неё, ласково обходясь с ней. Баловала и мать, и поступившая в няни девушка, приехавшая в Кронштадт к сестре, бабушкиной кухарке, чтобы просить у Батюшки Иоанна Кронштадского благословения на поступление в монастырь. Это было прелестное, кроткое сушество, пережившее в деревне две горькие неудачи: она была хороша собой, появился сватавшийся к ней молодой, она его полюбила. И вот первое горе - он, будучи смелым и добрым, бросился в бурный поток Волги спасать опрометчивого мальчика. Его он выкинул на берег, а самого затянуло в пучину. «Долго ни на кого не глядела» - её слова. Но вот появился и другой обожатель - проходчик железнодорожных путей. И здесь судьба не пощадила - он попал под поезд. «Знамо - монастырь»... Отец Иоанн решил иначе: «Оставайся в этом доме няней», - она покорилась. Семья была довольна, со временем и она, привязавшись к девочке 3-х лет, назвавшей её почему-то «Вава» - так все её звали всю её жизнь, а мы, дети - ласково «ВавочкоЙ». Только Бабушка звала её Натальей, - её имя.
Итак, кругом ласка. Суровый приём в институт, куда она стремилась из Кронштадта, говоря: «Никаких детей- всё офицеры морские да матросы, а там сколько будет подруг!» - ошеломил её. Оторопев сначала от суровости обстановки, Наташа взяла себя в руки, по доброте уговаривая и подруг смириться. И увлеклась учёбоЙ. Здесь впервые проявилась в ней английская кровь, внушая ей терпение и сдержанность. «А Папа какие бури переносил!» - говорила она себе и подругам. И была права. Учёба втянула её в дисциплину, она стала на второй год первой ученицей и поэтому имела право на праздники СВ то пору многочисленные) ехать домой!. Куда? В Кронштадт? - туда целый день и обратно так же. Нет - её брала к себе живущая на Миллионной улице в Петербурге тётя Лиля - сестра её Папы. Вот где был для неё отдых, но тоже не без строгости - английский режим, смягчённый добротой и музыкой: Ольга Фёдоровна Грязнова,ceстpa матери, была известная в ту пору пианистка. Она почуяла в Наташе музыкальную одарённость, но в другом плане: у Наташи проявился вокальный талант (конечно, позднее), и всё же тётушки добились для Наташи, чтобы на это обратили внимание в институте. Учитель пения включил Наташу сначала в хор, а затем стал заниматься и отдельно, сказав навестившей её матери, что у девочки от природы оформлен голос: «Ставить его не надо». И он был прав. Бабушкина музыкальность (она прелестно играла на рояле) перешла к Наташе, её-то саму дома не учили!("Мол, в семье есть уже музыкантша").
Как же чётко выделялся мамин голос в церковном хоре, когда я в детстве с восторгом различала его в Вышне-Волоцкой церкви! Увы! Дома, после смерти Папы, она отказалась от пения романсов, потому что пела их под аккомпанемент Папы. И только позволяла себе петь на даче, в дивном парке, где гуляла с нами. Я прекращала игру и слушала... слушала...
Итак, два источника воспитания в растущей девочке, по-видимому, определили в ней сдержанность - Смольный и тётя Лиля, ставшая для взрослой девушки примером и почти идеалом женского поведения. В её честь она даже меня хотела назвать Елизаветой, чему воспротивилась другая бабушка (мать отца), потребовав, чтобы меня назвали как и её, Екатериной.
Уж кого-кого, а её ослушаться папа не смел!
Но тётя Лиля осталась для Мамы тем, кому она хотела уподобиться. И наверно, достигла этого. Так английская кровь в ней победила русскую.
А глубокую религиозность заложила в ней жизнь в семье в Кронштадте, где родители сблизились настоящей дружбой с Батюшкой отцом Иоанном Кронштадским, охотно бывавшим в их доме. Более того, мама прониклась к Батюшке глубоким религиозным уважением ещё и потому, что во время эпидемии скарлатины, проникшей в стены Смольного, Батюшка спас ей жизнь. Было это так.
Начальство сообщило Бабушке о том, что Наташа при смерти. Три больных девочки были изолированы уже в смертную палату. К счастью, отец находился дома. Он бросился к отцу Иоанну с ужасной вестью об участи его крестницы. Батюшка тут же
потребовал, чтобы отец свёз его в Смольный. Долго-долго молился он над кроватью погибающей - Наташа, единственная из трёх, выздоровела ...
Прошло немного лет. Отец Наташи заболел и скончался, не пережив глубокого сердечного приступа. Похоронен он был под стенами, увы, взорванного теперь собора. Могила была снесена, о чём узнал мой дядя, тоже капитан уже советских лет, Эмме Биктор Евгеньевич, служивший в Кронштадте; он не говорил об этом маме, но отговаривался разными причинами от помощи устроить Маме в 20-х годах поездку в мой родной город...
Бабушка вторично вышла замуж за Нила Сергеевича Путятина. Мама не признала его отцом и всегда называла его просто «Нил», на «ты». У новой четы появились дети - сын, погибший от сердечной недостаточности в возрасте восьми лет, и две дочери. Брак не был счастливым. Более того, в советское время имя Путятиных принесло несчастье в семью, хотя Бабушка изолировалась в начале 20-х годов от мужа, неустанно посещавшего её. Сколько помню себя, он приезжал из Петербурга (там, где он служил) в нашу семью в Бышний-Болочек, где Бабушка уже начальствовала над гимназиеЙ.
Мы, дети, полюбили Дедушку, которого так и называли, не вникая в ситуацию. Он жил в Питере со старшей дочерью, учившейся в Институте, не Смольном. Младшая дочь жила в Бабушкиной семье. Особого контакта с нами, да и с Мамой, не было.
Мама, по моим впечатлениям, душевно отдалилась от Бабушки. Изолировалась в отдельную квартиру, где устроила уютный дом, обставленный всей своей, ещё при Папе существовавшей в Твери (где он служил) мебелью, конечно, с нашей неразлучной спутницей няней Вавочкой.
Вавочка вошла в мою душу со всей её ласковой, очень тонкой и деликатной сущностью. Эта любовь, с лаской и с уважением к её неустанному труду и заботой о нас детях, с непреклонным выполнением строго требовательных заданий Мамы, заполняла мою душу до последних грустных и тяжёлых дней её жизни. Вава перешла в мамин дом после смерти Папы. На неё свалилась вся домашняя работа, кроме, однако, стряпни обеда - мы ходили (к нашему детскому удовольствию) обедать через улицу - к Бабушке.
Когда старшие дети пошли в школы, моя жизнь освещалась дружбой с Вавочкой, которая с годами крепла. Мы даже спали с ней в самой маленькой, самой уютной, солнечной комнате, стены которой были увешаны иконами и изображением живописного монастыря, по дорожкам которого я мысленно бродила с куклой или ехала по тут же пририсованной речке на лодке с монахом с удочкой. Как уютно и светло, светло! А в соседней кухне Вавочка стирает, но по моему зову приходит, вытирая на ходу руки, мне рассказать про монастырь. Счастье!
Возвращаюсь мыслями к Маме. Отношение её к Ваве вбило клин в мою душевную связь с Мамой. Так и вижу перед собой две фигуры (уже в Ленинграде ) - Мама за столом, перед ней особая тетрадь, исписанная аккуратным почерком - записи расходов на покупки продуктов. Перед ней согбенная фигура 80-летней Вавочки, с трудом вспоминающей, сколько стоит картошка, соль и пр. Строгий мамин взгляд: «Ну, сколько я тебе дала, сколько осталось ?». А Вавочкина койка, стоящая в холодном, ПРОХОДНОМ (!) коридоре, а примус, который надо прочищать иголкой особой ... вот вспыхнул, слава Богу! А как иначе? - шепчу себе теперь в защиту Мамы, которая экономила, давая нам возможность: Лёше - закончить технический вуз (порой зарабатывал чертёжником на заводе), Шуре - институт истории искусств (ИИИ-один остряк говорил:Институт Испуганной Интеллигенции), мне - Курсы языков вечером (утром давала детям уроки французского, затем немецкого языка, немного зарабатывала). Но основной кормилец - Мама!
И опять возникает в душе вопрос: ну почему Маме по дороге с уроков не купить было в магазине что-нибудь, хоть кусок хлеба? И тут же укор себе - а я почему этого не делала? Всё... замолкаю...
Возвращаюсь мыслями к Смольному институту - что он дал Маме?
Смольный, учреждённый Екатериной II в 1764 году, был первоначально «Институтом благородных девиц». Многое изменилось с тех пор - появилось отделение, куда принимались дети средних сословий; в программу были введены новые предметы: естествоведение, физика, основы химии, расширилась программа истории, математики и др. И всё же тяга в институт со временем значительно снизилась, отрыв от дома пугал и детей, и матерей. Возникли критические замечания в адрес методики, особенно по сравнению с возникающими в большом количестве гимназиями в Петербурге.
Но, продумывая итог пройденного в институте «смолянок», приходится признать, что осуждаемое и в методах воспитание, и в части предметов - в советское время выручило окончивших: и терпимость, и умение преодолевать трудности, сила воли и чувство собственного достоинства помогло стерпеть всё. Не говоря уже о том, что в тяжёлые времена оправдали себя и ремесленные навыки: кулинария, портняжье искусство и вышивка, даже кружевное рукоделие. Ну, и что говорить об основном источнике существования всех «смолянок» - знании языков. Вот что соблазнило и маму вернуться в Петроград. Все её подруги работали здесь и в школах, и в вузах преподавателями французского, английского и немецкого языка. Увы, у мамы внедрение в стены учебных заведений не удалось, зато выручили частные уроки.
Упомянем также и то преимущество, что Институт дал музыкальное образование, но это уже для души: многие овладели игрой на рояле, виолончели, ну а мама услаждалась пением. А танцевальное искусство! Как же не упомянуть прекрасное знание национальных танцев, привитое всё там же строгими, но прекрасными преподавателями.
Так время меняет оценку многого в прошлом. Что раньше казалось лишним, то выручало, а иногда и спасало (как Маму) в последующем.
Итак, жизнь нашей семьи протекала в Вышнем Волочке. Перебралась она сюда по предложению тверского губернатора Бюнтинга Бабушке взять на себя должность начальницы гимназии, образованной на основе захолустной школы. Бабушка согласилась, чувствуя в себе достаточную подготовку на
Бестужевских курсах, пройденных в Петербурге. К тому же Волочек был её родиной; её отец, крупный инженер Ф.Ф.Грязнов был направлен в своё время из Петербурга для налаживания работы шлюзов, роль которых известна в истории. Разлад с мужем, работавшим в канцелярии губернатора, тоже толкал её прочь из Твери.
Однако, познакомившись с составом населения провинциального города, она поняла, что довести уровень школы хотя бы до отдалённого статуса гимназии - задача трудная. Нужен соответствующий преподавательский коллектив - прежний состав, как обнаружилось, не пригоден. Первая задача - она энергично стала приглашать и из Твери, где было много знакомых, и из Петербурга -хорошо подготовленных педагогов. И этого мало: следует образовать подготовительный класс, который подготовил бы девочек, хотя бы в смысле грамотной речи и культуры поведения к серьёзным занятиям в первом классе гимназии, которая теперь носила имя Мариинской по указанию губернатора.
Мамино институтское образование как раз и явилось вполне соответствующим для руководством им. Мама охотно отозвалась на предложение вести этот класс полностью и вместе с Бабушкой стала вырабатывать соответствующую программу. Курс новой гимназии увеличился на целый год. Программа подготовительного класса в целом была одобрена в Твери. Для выполнения требовался вдохновенный труд руководителя. Мама увлеклась работой с «приготовишками», в состав которых шести лет включилась и я, надо сказать без энтузиазма, тем более, что ко мне Мама невольно предъявляла больше требований, чем к остальным детям. Она считала это естественным, но не я: «Почему Маню Гераскину похвалила, а меня нет? Я же лучше прочла?» - это, конечно, про себя. Но с девочками я быстро сошлась, особенно с умницей Соней Змываловой. «Она умнее меня», - отозвалась я, мама не возражала.
Экзамен при поступлении в первый класс гимназии для "приготовишек" не отменялся. И надо сказать, что при приёме моего года(1915), лишь четырёх неприняли. Мама была довольна. К сожалению, приготовительный класс просуществовал недолго (о чём ниже).
Наступил 1917 год. Перемены в Вышнем Волочке, как во всех провинциях, особенно тех, где было много фабрик и заводов, нужных для дальнейшей жизни страны, шли с запозданием. Пока-то докатилась волна, бушевавшая в Петрограде!
Гимназия держалась в прежних рамках. Лишь обращение к Бабушке «княгиня» было ею отменено (неповоротливая Пашенька - личная прислуга Бабушки, которая и прежде в отсутствие Бабушки спрашивающим о ней: «дома ли?»,- отвечала безграмотно: «Ваше Сиятельство дома нет». Её тупость сломить было трудно!). Благоразумная Бабушка, чувствуя грядущую атмосферу, решила передать начальствование гимназией Антонину Леонидовичу Меглицкому. Это был чрезвычайно образованный, очень скромный человек, в своё время домашний учитель в доме Волковых-Манзей, с ними и жил. Волковы (в 17-м году вторая фамилия, конечно, отпала) - бабушкины ближайшие друзья до конца её дней. Меглицкий проходил не только основные предметы реального училища с Серёжей Волковым, но и подготовил его к экзаменам в Университет почти по всем предметам. Его скромность при этом граничила с замкнутостью: при гостях он не появлялся, хотя я не знаю человека среди знакомых, не относившегося к нему с величайшим почтением, не говоря уж о моих родных.
Сблизилась моя семья с Волковыми в летние месяцы, когда бабушка снимала дачу во владениях дедушкиных друзей, князей Ширинских¬Шихматовых под Вышним Волочком на станции Академическая(на одном из озёр находилась,кажется и теперь существует,дача Академии художеств, где пребывали пейзажисты, в то время постоянно бродившие с мольбертами и громадными зонтиками, что нас, детей, занимало). Это были прелестные места, привлекавшие интеллигенцию из Питера и Москвы, с озёрами, с таинственными курганами у Ширинских, что нас, детей, занимало, а взрослых интриговало. Князь даже решил копать самый большой курган, но там, кажется, ничего не обнаружилось. Мы же заглядывали с замиранием сердца в глубину шахты.
Все парки (берёзовый, сосновый и еловый) были запущены, а вот Волковское имение с дивным парком и фруктовым садом блистало, благодаря неустанной заботе приезжающей с семьёй из Петербурга на лето Софии Николаевны, самого близкого друга Бабушки.
А у Бабушки появились ещё свои заботы. Её родные и друзья столкнулись В Питере и в Твери (где уже был убит губернатор) с первой ,полосой голода. А Волочек отличен в этом пагубном явлении, к счастью: он окружён многочисленными деревнями, обеспечивавшими многочисленные фабрики рабочей силой. Значит их семьи жили благоустроенно и хорошо материально. И теперь при затруднениях в Волочке деревенская молодёжь, особенно модницы, охотно приобретали разные вещи- мебель, одежду - у нуждающихся городских семей, главным образом, за продукты: яйца, молочные, иногда и мясо(помню, как я застала у Бабушки двух крестьян, перепиливающих трюмо, висевшее раньше в столовой, оно не укладывалось целиком в сани, ожидающие у крыльца). И Бабушка стала усиленно приглашать родных и друзей из Петрограда и Твери. Первое «приглашение» было отправлено в Питер семье Волковых-Манзей. Они откликнулись, так как их мужская молодёжь была готова работать преподавателями в гимназии. Затем из Твери метнулись Гаслеры, приехали и бывшие правоведы - Тупиков (позже муж Лили Путятиной), Ляхно (за него вышла Маруся Путятина), Дауэ, Шидловский и др. Некоторые устроились работать в лесничестве, осилив быстро эту область знания. Так оживился город и гостеприимный дом Бабушки. Танцы, под музыку бабушки, всё охотно на рояле подбирающей, да и гости играли охотно, особенно Серёжа Волков, предпочитавший, правда, серьёзные произведения(был очень музыкален).
В нашем доме этот «пир перед чумой» происходил в рамках очень ограниченного угощения, но всё же вкусными вещами, изобретёнными Мамой или усвоенными ею в кухне всё того же института (такова была там практика).
Мама изощрялась не только в этой области. Основная её затем была в постановке танцев, самых разнообразных, пока ещё существовали для костюмов не проданные остатки старинных одежд, кружев, всяких гарнитур и прочей мишуры. И тут Мама сошлась с портнихой, большой искусницей, увлечённой фантазией костюмов разных национальностей, что соответствовало и постановке национальных танцев (опять усвоенных Мамой в институте). Словом, на масленице были введены танцы, под аккомпанемент, конечно, Бабушки.
И тут Бабушка, всё ещё увлечённая гимназией, решила внести то же оживление и в стены гимназии, но в расширенных рамках. Она выписала из Петрограда (опять соблазнив продовольственным преимуществом Волочка), очень изобретательную балерину, которая стала ставить национальные танцы удачно, но Бабушка этим не удовлетворилась. Уговорила поставить балет, который давно шёл в балетной школе в Питере, «Спящая красавица» для детей. Балерина вдохновилась и стала составлять труппу, не только из школьных учениц, но и из клубных, чтобы вывести балет на театральную сцену. Вот когда наступил праздник для меня! Мария Александровна (не помню фамилии) включила и меня в состав труппы! Я должна была играть (тем самым танцевать) роль Светлячка. Надо ли говорить, с каким удовольствием и какой изобретательностью принялась Мама за костюм!
Балет в театре прошёл с большим успехом и был повторен.
Между тем, для Мамы наступили серьёзные изменения. Сменённое уже начальство над нашей школой в Твери распорядилось сократить «растянутый» курс учёбы в гимназии, то есть убрать подготовительный класс. Первый удар по нашей семье и лишение Мамы увлекательной работы. Следует найти, чтобы остаться среди преподавателей, новое амплуа.
К счастью, она, так любившая природу, ещё в институте увлекалась ботаникой. Узнав об этом от Бабушки, Меглицкий предложил ей разработать за лето курс естествознания во 2-м и 3-м классах гимназии. И вот здесь мне удалось убедиться в таланте Мамы занять детей преподаваемым ею предметом.
Я как раз училась во втором классе, и с тех пор сама полюбила естествоведени (попав в Ленинград, я сама подала заявление на 1 курс биологического факультета Университета, но, увы, не прошла по анкете. Дворянское происхождение подвело). Но заработок снизился, и Мама занялась частными уроками с отстающими и (тут опять вспомнила Институт) рукодельными работами, в частности, вышивкой.
Не забуду замечательное полотно, вышитое ею - белые лили по голубому бархату - заказанное ей для пелены под икону Божьей Матери в Зимнем соборе (кстати, по рисунку, выполненному художественно тётей Настей, папиной сестрой).
Однако всего заработка Маме было недостаточно, чтобы содержать трёх растущих детей и оплачивать уже дорожающую квартиру. Решили объединяться с Бабушкой - переехали к ней, заняв две комнаты. В закутках жили и кухарка Аннушка, и Вавочка. Пашенька была уволена. Да, жизнь дорожала, всё хирело. А тучи сгущались ...
И наступила катастрофа.
Тверь прислала в Волочек партийную компанию, возглавляемую претендентом на место заведующего гимназией, теперь уже советской школой. Чтобы снять нежелательных ныне персон, была спущена анкета с подробным допросом (как впредь полагалось при поступлении на работу). Ничего каверзного в ней не было. Тем не менее, ответ на заполненные анкеты был следующим: на Бабушку, Маму и учительницу французского языка Н.Коншину подали в суд ... За что?! Ответ был таков: «За сокрытие принадлежности к дворянскому роду». «Но, позвольте, - следовало возражение обвиняемых, - в анкете был вопрос лишь о социальном положении, не происхождении, на что ответ «служащие, преподаватели школы» - совершенно правильный».
Дело на пересмотр подали в Тверь. Разбирательство затянулось. Наши обратились к грамотному адвокату. И вот суд, на котором адвокат легко доказал, что обвинение безосновательно. Все оправданные радуются, но не долго.
Хитрецы рассуждают так: могут ли люди, привлеченные - не важно, за что - к суду, оставаться преподавателями школы, а одна из них помощницей начальника? Нет! Конечно, нет! Значит, их следует уволить!
Итак, выигранное в суде дело, не помогло ... А мы-то все радовались, да не только мы ...
Всё обрушилось - шайка торжествующих хитрецов по распоряжению Твери становится во главе школы, сохранив Меглицкого. Но тот, возмущённый нечистым решением верхнего начальства, подаёт в отставку.
Теперь наша семья подлежит изгнанию из бывшей гимназической квартиры, отныне квартиры нового Зав. Школы. Всё ... "Ещё хорошо, что в тюрьму не посадили!" - слова Бабушки, читавшей газеты.
Хорошо, что коммунальное хозяйство города, отнеслось к нам, зная Бабушку, сочувственно и предоставило семье трёхкомнатную квартиру с большой кухней (где поселилась Вавочка), на Острове, это самая зелёная часть города. Наш дом находился против церкви Петра и Павла, что радовало Ваву, рядом Городской сад на радость детям, где вечером гулянье (правда, вечером нас не пускала Мама), и часто там раздавалась оркестровая музыка . Иногда Мама с возмущением захлопывала окно со словами: «Боже! Как врут!».
Итак, Бабушка, прежняя владелица обширной четырёхкомнатной квартиры, теперь помещается в одной (вся мебель продана, кроме пианино, конечно). Две комнаты принадлежали нам с Мамой. Бабушкина кухарка перебралась к Марусе Путятиной, ныне чета Ляхно, жившая изолированно и благополучно, оба стали бухгалтерами.
Время шло. Сестра кончила школу, бывшую гимназию; брат перешагнул через класс для быстрейшего завершения контакта с мужской молодёжью в последнем классе, не так милостиво включавшего его в компанию,будучи в курсе происходящего. Он продолжал ещё с удовольствием брать уроки музыки.
По моим наблюдениям, все к чему-то готовились. Настораживало меня и частые поручения опускать письма в центре с ленинградскими адресами то родственникам, о которых я знала, то мне незнакомым, но упоминаемым часто в разговорах. Я поняла, что что-то затевается серьёзное ...
Наступил НЭП, ещё год, Лёша кончил реальное училище. И вот мамино невероятно смелое решение, поддержанное Бабушкой. Она отправляет старших детей в Ленинград, оставаясь пока в Волочке для оформления затем. На это вдохновляют её письма родных и знакомых, видимо благополучно живущих в Ленинграде. А уж что говорить о её тяге на родину (правда родилась она в Кронштадте), но Смольный там, и зрелое детство с добрыми родными. И главное - прочь из затухающего Волочка уже поезда мчат без остановок - кажется, что вся жизнь с поездами мимо, мимо...
Источник: http://e-voschinina.livejournal.com/900.html
Автор: Екатерина Вощинина
Нам очень важно знать Ваше мнение. Пожалуйста, напишите что вы думаете об этом.
Top
Последние Комментарии